Громов. Хозяин теней. 6 [СИ] - Екатерина Насута

— О чём?

— Обо всём…

— Обо всём думать — башка треснет, — шёпотом откликнулся я. Сбоку протяжно загудели и Лаврентий Сигизмундович сильнее вцепился в руль, но скорости не прибавил. А молитва зазвучала во весь голос.

— Ладно. Каравайцев… ты уверен, что это Ворон?

— А ты нет?

— Не похож.

— То есть, ты этого не видишь?

— Ну… я вижу, что он — как близнец того, который нас готовил, — Метелька говорил шёпотом. — И ты прав, что говорит, как раз, как тот. И вообще… но на Ворона не похож! Я приглядывался. Потом. Как ты сказал. Но ничего… и так, и этак…

И так, и этак.

Интересно.

— Или это потому что я не дарник? — шёпотом продолжил рассуждать Метелька.

— Возможно. Тут пока тяжело понять, что к чему, но… да, выглядит логично.

— А они тогда почему не видят?

— Кто?

— Ну… Орлов. Или вон Шувалов. Серега…

— Потому что они не знакомы ни с настоящим Каравайцевым, ни с Вороном. А вот Демидов видел его. Возможно, что настоящего. Но вряд ли.

— Почему?

— Не знаю, просто предположение. Если бы он видел его настоящего, то вряд ли ощутил бы фальшь. А сходства, как он сам признался, нет. Но что-то такое Демидов уловил, если сопоставил этих двоих. Как и я.

Метелька вздохнул.

— Жалеешь? — уточнил я.

— О чём?

— Что не дарник.

— Не знаю. Вроде мне и так неплохо, а вроде и… вот ты дарник. И Орлов. И прочие… а я?

— А ты нет.

— Ну да…

— Еремей тоже не дарник.

— Ага… не думай, я понимаю. Мне свезло и вообще… если б там в приюте остался, то долго бы ни прожил. Там две дороги — на фабрику или бандитам. А так… если подумать, то это ж мечта, а не жизнь. Мамка моя, когда жива была, говорила, мол, учись, Метелька. Хорошо учись и в люди выбьешься. В лавку какую устроишься, сперва-то так, на подмогу, а после, глядишь, коль старательным себя покажешь, и в приказчики выйти можно. Купишь себе рубаху красную и сапоги яловые, барские. Будешь целыми днями по лавке прохаживаться, а как надоест — чаи пить. С бубликами…

Он замолчал. Правда, хватило ненадолго.

— Она б порадовалась, если б узнала.

— Чему?

Как по мне, пусть жизнь приказчика не так и весела, как виделось Метелькиной матушке, но всяко безопаснее нашей нынешней.

— Как же… приказчик — это что? Так, мелочь. Перед каждым спину гнёт. А я вон, при доме, при благородных. И в гимназии всамделишней. И так-то… свезло.

— Ага, охрененное везение. То твари, то провалы, то лихие люди.

— Вот вроде умный ты, Савка, а простых вещей не понимаешь, — Метелька глянул снисходительно, и вправду как на человека неразумного. — Они ж везде. И твари, и провалы, и лихие люди. У нас вон сосед с ярмарки ехал. Телегою. С жёнкою и старшим сыном. Так их в лесочке прям и того… соседа на сосне вздёрнули, бабу его там же. Ну а сыну бошку проломили. Потом остатние все переругались, когда наследство делили. И жена его, ну, сына, тогда на всю улицу выла. Её и домой не приняли, и при доме не оставили, места, мол, мало. Так и пошла, молодою, в монастырь. Может, оно и к лучшему. Может, живая. Остальные-то и году не прошло, как перемёрли. Как и мои, и вся деревня. И я мог бы. Но выжил. И близ тебя выживу, даст Бог… и так-то… ты умеешь воевать. И я научусь.

— Научишься, — сказал я.

Странное чувство. Вот… ничего он такого не сказал, чего бы я сам не знал прежде. Да всё равно тошно. Потому и замолчали оба. И молчали до того момента, как Лаврентий Сигизмундович машину остановил.

— Фу, — он старательно отёр пот со лба. — А говорила мне матушка, что не надо оно мне… что на кой вот… что приличные люди извозчика берут, но нет же ж… заупрямился.

— Что ж вы так? — поинтересовался я.

— Сказали, что несолидно. На извозчике-то. Да и не всегда отыскать можно, что свой надобно… мало ли, куда и как ехать придётся. Вот и согласился. Так-то оно, вроде бы и ничего сложного, а вот поди ж ты…

— Ничего. Привыкнете. Коробки брать?

— Само собою, — Лаврентий Сигизмундович выбрался из машины и снова перекрестился. — Нет, нет, не все. Эти две оставьте, а вот те берите. Только аккуратно. Здание под комитет отвели недавно, и как обычно, переезд совместили с ремонтом, потому внутри некоторый беспорядок…

Это он мягко сказал.

Учёный комитет Министерства народного просвещения[42] расположился в солидного вида особняке. Вероятно, прежде особняк этот принадлежал лицу светскому и использовался для проживания. От тех времён остались хрустальная люстра небывалой помпезности и просто-таки угрожающих размеров да фривольная роспись на потолке. Как-то вот не сочетались у меня Министерство народного просвещения и пухлые ангелы, окружавшие не менее пухлых девиц в весьма условных одеяниях.

Там, под потолком, поблескивала позолота, а вот внизу едко пахло краской, вдоль стен поднимались леса, а сами стены постепенно меняли окрас с роскошного пурпура на болотную зелень, столь типичную для заведений казённых.

Суетились рабочие.

Кто-то что-то кому-то объяснял, при том матом… в общем, жизнь кипела. И мы в этом кипении как-то даже растерялись. Впрочем, Лаврентий Сигизмундович скоренько свернул в боковой коридор, где было не в пример темнее и тише. Правда, вонь краски стала совсем уж густой.

— Выделили… к счастью, от меня не требуется постоянно находиться в присутствии, но… — он прижался к стеночке, пропуская пару рабочих, которые тянули лестницу. — Иногда вот… приходится… появляться. Многие весьма недовольны моим назначением.

— Чем?

— Прошу, — Лаврентий Сигизмундович вытащил ключи и открыл дверь. — Всегда найдётся причина… одно дело инспектировать гимназии где-то там, на окраинах. И совсем другое — столичные заведения. А уж желающих быть к ним приписанным и вовсе…

Ну да, если так-то.

Должность открывает возможности. Пусть не совсем законные, но у чиновников издревле к закону своеобразное отношение сложилось

В кабинете было пусто.

Чтоб… я даже некоторое разочарование ощутил.

— Ставьте вон в угол. И погодите… должны были уже доставить… посидите.

Мы и